Скажите: "Мышь!"

Завёлся у меня один милый способ подкалывать местных, когда речь заходит о трудностях произношения. Называется он: скажи "Мышь!". Звука Ы нет в немецкой речи, и они его на слух практически не отличают от У, поэтому неуверенно копируют, произнося что-то типа "мушьь?" и смеются. В недавнем аэрофлотовском журнале попался прекрасный рассказ Елены Девос на эту тему. Просто скопирую его сюда, наслаждайтесь:

Взятие Бастилии

Было бы нечестно сказать, что мой путь к преподаванию начался только с объявления в Интернете. Пора открыть тайну, что, кроме Фани Паскаль, я обязана еще одной женщине. Дело в том, что, когда я рассыпала перед Исааком Гаажем свои резюме и рекомендации, с детьми дома осталась Груша. История Аграфены Ивановны Лысенко, которую вся семья, вслед за Сережей, стала звать Грушей, прекрасная и самая необыкновенная. Груша жила в северном пригороде Парижа одиноко, хотя приехала во Францию из-за мужа. На мой вопрос, где сейчас муж, она коротко ответила, что вот уже год как разведена, а на вопрос, как муж попал во Францию, ответ был еще короче: «Он политический». — Что «политический»? — удивилась я. — Ну, беженец политический. Выехал из страны, преследуемый коррупцией, — вздохнула Груша. — Так в досье было написано. А я за ним поехала. — Как жена декабриста! — восхитилась я. Груша подозрительно посмотрела на меня своими влажными карими глазами в обрамлении густых (щедро, но аккуратно накрашенных) ресниц. — Ну, в смысле, ты разделяла его взгляды? — Да какие взгляды! — вдруг возмутилась Груша. — Какие взгляды могут быть, если голова не на месте у человека. Дома я из-за него бизнесом не смогла заниматься — все растрачивал. Магазинчик у меня был, — вздохнула она и покрутила пуговку на рукаве. — Игрушечка. Продуктовый, напротив вокзала. Я работала, а он ходил и хвастался всем. Идиот! Дохвастался до того, что рэкетиры приперлись к нам домой — долю выбивать. Магазин мы тогда закрыли, а он и рванул сюда... Потом стал звать меня в гости, мол, посмотришь, как тут и что. Я согласилась и поехала — ну, по турпутевке, конечно. А он меня цап — и не отпустил никуда. Документы мои выкинул — уедешь, пожалуй... — Как выкинул? — не поверила я своим ушам. — Как-как, изорвал и в мусорное ведро... И говорит: жена да убоится мужа. Должна ты быть здесь и сдаваться вместе со мной... Будем политическое убежище просить от русской мафии... Груша умолкла, захваченная воспоминанием. — А потом? — осторожно тронула я ее за локоть. — А потом он мне так надоел, — вдруг сморщила нос Груша, — что мы развелись во французской мэрии при первой же возможности. — Понятно, — только и смогла произнести я. Поворот в Грушиной судьбе сложно было принять вот так, сразу. Мне не то что во французской мэрии — в родном московском загсе, где все происходило на родном русском языке, было очень и очень сложно развестись и оформить все бумаги и подписи. — Да, такова се ля ви, — решительно сказала Груша. — Но это уже все день вчерашний, а сегодня для нас главное — работа и учеба. Правда, Сереженька? ...И осторожно, точно промокашку, приложила платочек к молочным усам Сережи, который внимательно слушал нас, царапая слабеньким ногтем наклейку на затуманенном стакане. И капризный Сережа не только покорно дал вытереть себе рот, но еще и кивнул и сказал «спасибо». И Груша сказала, что может посвятить нам весь свой рабочий день. И я сказала Гаажу, что принимаю его предложение и выхожу на работу в понедельник.

Как объяснить абсолютному дебютанту, что среди тридцати трех букв русской кириллицы есть идентичные латинским и есть другие, которые поначалу он будет путать с латинскими? А есть и такие, которые ни на что не похожи? Как научить его произносить звук, который мы издаем, глядя на щ? А на ы? Как сделать так, чтобы он перестал картавить? Как объяснить ему, где начинается выдох нашей х? Впервые фонетика родного языка вызвала у меня чувство, близкое к знаменитому упоению у бездны мрачной на краю. Я поняла, что должна объяснить человеку что-то вроде того, как надо дышать, — хотя сама я умела говорить по-русски, но, стыдно признаться, впервые поняла, что делаю это практически не думая. Впрочем, меня успокоило то, что алфавиту и произношению в учебнике госпожи Буланже отводилась только одна страница — первая. И поскольку учебник мне очень нравился, я перестала думать о подводных фонетических камнях родного языка, набрала крупно, как для дошкольников, русский алфавит, с красными согласными и голубыми гласными, распечатала в десяти экземплярах и успокоилась. Я решила, что с фонетикой мы как-нибудь быстро справимся и как-нибудь двинемся дальше, в грамматику. Мадам Буланже была организатором множества конференций, преподавала в Политехнической школе и еще в каких-то серьезных вузах, и, самое главное, когда я открыла учебник, мне все там было ясно. Большой начальник сказал: — Я не понимаю. Он сидел на стуле несколько криво, положив ногу на ногу, и постукивал моей ручкой, зажав ее в большой волосатой ладони, по учебнику мадам Буланже. Мсье Жан Ив Кортес, вероятно, был ценный кадр и большой подарок для далекого посольства в одной из стран СНГ, куда он ехал работать. Но бесплатная языковая инициация, заботливо предусмотренная для него французским МИДом, для меня обернулась своего рода взятием Бастилии — причем в моем случае Бастилия оборонялась в течение двух недель. Я вынуждена была забыть все свои объяснения, составленые на основе трех отличных учебников и красиво распечатанные на листочках А5. Я должна была скрепя сердце упрощать и калечить изящный текст мадам Буланже, а иной раз и вообще не открывать учебник, чтобы объяснить азы фонетики человеку, который упорно стремился высмеять систему, которую изучал. Он хотел произнести «р», и не мог, и ругал меня за это. Он откровенно издевался над моими попытками научить его произносить «ы». Он, буквально раз плюнув, доказал мне, что разницы между произношением «ле» и «лэ» нет. В общем, первую пару уроков мы провели, грубо нарушив все педагогические и фонетические правила. Он говорил, перемалывая «ы» в «и», убедил меня, что нужно говорить не «хорошо», а «карашо» («я слышу, вы говорите “к”, не отпирайтесь»), и картавил, точно Денисов в «Войне и мире». — Доб’гый день! Ви профессор?— любезно интересовался он. — Ви катити кушат? У вас красивии глаза. (Настоял, чтоб я ему записала эту фразу на отдельную липкую бумажку: «Хочу быть готовым, — предупредительно поднял палец Жан-Ив, — хочу быть готовым к встрече с русской красотой».) «Здрасьте! Как дела?» стало последней каплей нашей фонетической разминки. — З’гасте, как дела, — весело повторил Жан Ив и добавил на чистом французском, потягиваясь на стуле: — Да вообще-то ничего сложного, скоро буду говорить свободно. Впрочем, у Жана Ива было одно несомненное достоинство: он никогда не боялся задать вопрос по теме (и без темы), и благодаря его изнурительному любопытству, я смогла увидеть то, что непонятно другим, застенчивым и старательным ученикам, из которых, напротив, и клещами вопроса не вытянешь. «Ладно, — злорадно подумала я, — зачем тебе русский, в конце концов? Дотянем как-нибудь до следующей недели, а там ты окунешься в общение с франкоговорящим бомондом, который давно уже сложился вокруг твоего посольства, и будешь говорить только по-французски... И все “катити кушать” увянут сами собой». И все же совесть победила. «Так просто нельзя преподавать», — сказала я себе и зарегистрировалась на одном маленьком, но очень симпатичном форуме лингвистов и переводчиков. И написала там: «HELP!!! Кто-нибудь, научите человека говорить букву Ы!!! А также “р”, “х”, “щ” и твердую “л”, если можно...» Ответ пришел через три часа. Многоязычное чудовище, которое его написало, в Сети носило кличку Хундт и обычно издевалось над всеми новичками форума, которые пытались скрыть, что не знают значение слова «флексия». Но мне повезло, и ничем другим, как припадком неожиданного филантропства, я не могу объяснить стройное, изящное, украшенное образным юмором и полезными примерами письмо Хундта, где он объяснял, как именно нужно растягивать рот, чтобы произнести самую трудную русскую гласную, которая на самом деле, дружелюбно пояснил Хундт, дифтонгоид. Я скопировала ответ и обкорнала излишние кружева. Из прочитанного следовало, что русская фонема [ы] произносится по-разному в разных позициях: ударная, предударная, безударная и безударная в конце слова. И самая сложная позиция, на которой все спотыкаются, это первая — ударная. Что, конечно, несправедливо, ведь именно чистый, ударный [ы] все слышат и произносят, когда учат алфавит!.. Ну, решила я, если уж [ы], грубо говоря, представляет нечто среднее между «и» и «у», то надо попросить ученика слепить вместе два этих звука. И я заставила Жана Ива произнести сначала «и», а потом «у». — А теперь улыбайтесь, — попросила я. — И, улыбаясь, попробуйте произнести «у». Жан Ив улыбнулся, а потом быстро сложил губы трубочкой и сказал «у». — Не-ет, губы убрать, — пригрозила ему пальцем я. — «Ы» — неогубленный звук, в его произношении губы не участвуют. Не переставая улыбаться, скажите «у». Он посмотрел на меня серьезно и тупо. — Подумайте о корове. — в отчаянии сказала я, — о корове, которая улыбается. И это его пробило. Он сказал: гы гы гы, гы гы гы, гы гы гы, ы ы ы...— то есть разродился великолепной «ы», первой в своей жизни. Заметив, что это привело меня в эйфорическое состояние, Жан Ив предложил отметить нашу победу обедом, то есть отправиться в ресторан «Фрегат», в двух шагах от школы. Через час Исаак Гааж из окна своего роскошного кабинета увидел, как мы возвращаемся в класс. Жан Ив закурил на крыльце, и Гааж тоже вышел на порог, под предлогом покормить канарейку. А сам галантно поклонился Жану Иву и спросил: — Мсье нравится интенсивный курс русского языка? — Да! — по-русски ответил Жан Ив и театрально взмахнул рукой, так, что канарейка, испуганно чирикнув, забилась в уголок зеленой клетки. — Безумно интенсивный. Но мне нравится все интенсивное. Особенно русское. Вы знаете, русские коровы, они говорят «мы-ы-ы-ы-ы».

(Источник: http://magazines.russ.ru/neva/2015/3/2d.html)